Неточные совпадения
Этим движением он зацепил столик,
на котором стояла сельтерская вода и графин с коньяком, и чуть не столкнул его. Он хотел подхватить, уронил и с досады толкнул
ногой стол и позвонил.
Присутствие княгини Тверской, и по воспоминаниям, связанным с нею, и потому, что он вообще не любил ее, было неприятно Алексею Александровичу, и он пошел прямо в детскую. В первой детской Сережа, лежа грудью
на столе и положив
ноги на стул, рисовал что-то, весело приговаривая. Англичанка, заменившая во время болезни Анны француженку, с вязаньем миньярдиз сидевшая подле мальчика, поспешно встала, присела и дернула Сережу.
Он встал, чтобы итти к письменному
столу, и Ласка, лежавшая у его
ног, потягиваясь, тоже встала и оглядывалась
на него, как бы спрашивая, куда итти.
У круглого
стола под лампой сидели графиня и Алексей Александрович, о чем-то тихо разговаривая. Невысокий, худощавый человек с женским тазом, с вогнутыми в коленках
ногами, очень бледный, красивый, с блестящими, прекрасными глазами и длинными волосами, лежавшими
на воротнике его сюртука, стоял
на другом конце, оглядывая стену с портретами. Поздоровавшись с хозяйкой и с Алексеем Александровичем, Степан Аркадьич невольно взглянул еще раз
на незнакомого человека.
Карл Иваныч был глух
на одно ухо, а теперь от шума за роялем вовсе ничего не слыхал. Он нагнулся ближе к дивану, оперся одной рукой о
стол, стоя
на одной
ноге, и с улыбкой, которая тогда мне казалась верхом утонченности, приподнял шапочку над головой и сказал...
Она села к
столу,
на котором Лонгрен мастерил игрушки, и попыталась приклеить руль к корме; смотря
на эти предметы, невольно увидела она их большими, настоящими; все, что случилось утром, снова поднялось в ней дрожью волнения, и золотое кольцо, величиной с солнце, упало через море к ее
ногам.
Он вдрогнул: «Фу черт, да это чуть ли не мышь! — подумал он, — это я телятину оставил
на столе…» Ему ужасно не хотелось раскрываться, вставать, мерзнуть, но вдруг опять что-то неприятное шоркнуло ему по
ноге; он сорвал с себя одеяло и зажег свечу.
Что прикажете? День я кончил так же беспутно, как и начал. Мы отужинали у Аринушки. Зурин поминутно мне подливал, повторяя, что надобно к службе привыкать. Встав из-за
стола, я чуть держался
на ногах; в полночь Зурин отвез меня в трактир.
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек с растрепанной бородкой и серым, незначительным лицом. Он был одет в женскую ватную кофту,
на ногах, по колено, валяные сапоги, серые волосы
на его голове были смазаны маслом и лежали гладко. В одной руке он держал узенькую и длинную книгу из тех, которыми пользуются лавочники для записи долгов. Подойдя к
столу, он сказал дьякону...
Он встал
на ноги, посмотрел неуверенно в пол, снова изогнул рот серпом. Макаров подвел его к
столу, усадил, а Лютов сказал, налив полстакана вина...
— Языческая простота! Я сижу в ресторане, с газетой в руках, против меня за другим
столом — очень миленькая девушка. Вдруг она говорит мне: «Вы, кажется, не столько читаете, как любуетесь моими панталонами», — она сидела, положив
ногу на ногу…
Клим Самгин, бросив
на стол деньги, поспешно вышел из зала и через минуту, застегивая пальто, стоял у подъезда ресторана. Три офицера, все с праздничными лицами, шли в
ногу, один из них задел Самгина и весело сказал...
Швырнув
на стол салфетку, она вскочила
на ноги и, склонив голову
на правое плечо, спрятав руки за спиною, шагая солдатским шагом и пофыркивая носом, заговорила тягучим, печальным голосом...
Снимая пальто, Самгин отметил, что кровать стоит так же в углу, у двери, как стояла там,
на почтовой станции. Вместо лоскутного одеяла она покрыта клетчатым пледом. За кроватью, в
ногах ее, карточный
стол с кривыми ножками,
на нем — лампа, груда книг, а над ним — репродукция с Христа Габриеля Макса.
Поправив
на голове остроконечный колпак, пощупав маску, Самгин подвинулся ко
столу. Кружево маски, смоченное вином и потом, прилипало к подбородку, мантия путалась в
ногах. Раздраженный этим, он взял бутылку очень холодного пива и жадно выпил ее, стакан за стаканом, слушая, как спокойно и неохотно Кутузов говорит...
Они, трое, все реже посещали Томилина. Его обыкновенно заставали за книгой, читал он — опираясь локтями о
стол, зажав ладонями уши. Иногда — лежал
на койке, согнув
ноги, держа книгу
на коленях, в зубах его торчал карандаш.
На стук в дверь он никогда не отвечал, хотя бы стучали три, четыре раза.
Самгину восклицание Таисьи показалось радостным, рукопожатие ее особенно крепким; Юрин, как всегда, полулежал в кресле, вытянув
ноги под
стол, опираясь затылком в спинку кресла, глядя в потолок; он протянул Самгину бессильную руку, не взглянув
на него. Таисья
на стуле, рядом с ним, пред нею тетрадь, в ее руке — карандаш.
Пошли. В столовой Туробоев жестом фокусника снял со
стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила
на пол. Клима внезапно ожег злой вопрос: почему жизнь швыряет ему под
ноги таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел в комнату брата последним и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось сказать...
Он сморщился и навел радужное пятно
на фотографию матери Клима,
на лицо ее; в этом Клим почувствовал нечто оскорбительное. Он сидел у
стола, но, услыхав имя Риты, быстро и неосторожно вскочил
на ноги.
Но Самгин уже не слушал его замечаний, не возражал
на них, продолжая говорить все более возбужденно. Он до того увлекся, что не заметил, как вошла жена, и оборвал речь свою лишь тогда, когда она зажгла лампу. Опираясь рукою о
стол, Варвара смотрела
на него странными глазами, а Суслов, встав
на ноги, оправляя куртку, сказал, явно довольный чем-то...
Кутузов, сняв пиджак, расстегнув жилет, сидел за
столом у самовара, с газетой в руках, газеты валялись
на диване,
на полу, он встал и, расшвыривая их
ногами, легко подвинул к
столу тяжелое кресло.
Вошла Марина в сером халате, зашпиленном английскими булавками, с полотенцем
на шее и распущенными по спине волосами, похожая
на княжну Тараканову с картины Флавицкого и
на уголовную арестантку; села к
столу, вытянув
ноги в бархатных сапогах, и сказала Самгину...
Освещая
стол, лампа оставляла комнату в сумраке, наполненном дымом табака; у стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные
ноги, сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся, глядя в пол, рядом — Алексей Гогин и человек в поддевке и смазных сапогах, похожий
на извозчика; вспыхнувшая в углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
Его не слушали. Рассеянные по комнате люди, выходя из сумрака, из углов, постепенно и как бы против воли своей, сдвигались к
столу. Бритоголовый встал
на ноги и оказался длинным, плоским и по фигуре похожим
на Дьякона. Теперь Самгин видел его лицо, — лицо человека, как бы только что переболевшего какой-то тяжелой, иссушающей болезнью, собранное из мелких костей, обтянутое старчески желтой кожей; в темных глазницах сверкали маленькие, узкие глаза.
Торопливо закурив папиросу, он вытянул под
стол уставшие
ноги, развалился
на стуле и тотчас же заговорил, всматриваясь в лицо Самгина пристально, с бесцеремонным любопытством...
Там у
стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светло-серых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной рукой он держался за
стол, другой — за сиденье стула; левая
нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала
на деревянном стуле.
Говорил он трезво, но, встав
на ноги, — покачнулся, схватил одной рукою край
стола, другой — спинку стула. После случая с Бердниковым Самгин боялся пьяных.
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не в силах остановиться
на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его не уставится в комнате. Лютов обожженно вертелся у
стола, теряя туфли с босых
ног; садясь
на стул, он склонялся головою до колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он не падает вперед, головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
— Не пойду, — повторил казак и, раскромсав арбуз
на две половины, сунул голые
ноги в море, как под
стол.
— Я догадалась об этом, — сказала она, легко вздохнув, сидя
на краю
стола и покачивая
ногою в розоватом чулке. Самгин подошел, положил руки
на плечи ее, хотел что-то сказать, но слова вспоминались постыдно стертые, глупые. Лучше бы она заговорила о каких-нибудь пустяках.
Клим вышел в столовую, там, у
стола, глядя
на огонь свечи, сидела Лидия, скрестив руки
на груди, вытянув
ноги.
Стоило
на минуту закрыть глаза, и он видел стройные
ноги Алины Телепневой, неловко упавшей
на катке, видел голые, похожие
на дыни, груди сонной горничной, мать
на коленях Варавки, писателя Катина, который целовал толстенькие колени полуодетой жены его, сидевшей
на столе.
Ногою в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под
стол книги, свалившиеся
на пол, сдвинула вещи со
стола на один его край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим сел
на кушетку, присматриваясь. Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок кровати, окно в
ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного цвета, такой же ковер покрывал пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
Офицер вскинул голову, вытянул
ноги под
стол, а руки спрятал в карманы,
на лице его явилось выражение недоумевающее. Потянув воздух носом, он крякнул и заговорил негромко, размышляющим тоном...
Вошел Безбедов, весь в белом — точно санитар, в сандалиях
на босых
ногах; он сел в конце
стола, так, чтоб Марина не видела его из-за самовара. Но она все видела.
Она сидит, опершись локтями
на стол, положив лицо в ладони, и мечтает, дремлет или… плачет. Она в неглиже, не затянута в латы негнущегося платья, без кружев, без браслет, даже не причесана; волосы небрежно, кучей лежат в сетке; блуза стелется по плечам и падает широкими складками у
ног.
На ковре лежат две атласные туфли:
ноги просто в чулках покоятся
на бархатной скамеечке.
После каждого выстрела он прислушивался несколько минут, потом шел по тропинке, приглядываясь к кустам, по-видимому ожидая Веру. И когда ожидания его не сбывались, он возвращался в беседку и начинал ходить под «чертову музыку», опять бросался
на скамью, впуская пальцы в волосы, или ложился
на одну из скамей, кладя по-американски
ноги на стол.
— Пойду прочь, а то еще подумает, что занимаюсь ею… дрянь! — ворчал он вслух, а
ноги сами направлялись уже к ее крыльцу. Но не хватило духу отворить дверь, и он торопливо вернулся к себе, облокотился
на стол локтями и просидел так до вечера.
— Довольно, прошу вас, довольно. Вы вчера просили триста рублей, вот они… — Он положил передо мной
на стол деньги, а сам сел в кресло, нервно отклонился
на спинку и забросил одну
ногу за другую. Я остановился в смущении.
Он обмерил меня взглядом, не поклонившись впрочем, поставил свою шляпу-цилиндр
на стол перед диваном,
стол властно отодвинул
ногой и не то что сел, а прямо развалился
на диван,
на котором я не посмел сесть, так что тот затрещал, свесил
ноги и, высоко подняв правый носок своего лакированного сапога, стал им любоваться.
Они садились
на кресла и обе
ноги клали
на стол (их манера сидеть), требовали себе чаю и молчали.
«Я все с большим и большим удовольствием смотрю
на вас», — сказал он, кладя
ноги на стол, заваленный журналами, когда мы перешли после обеда в гостиную и дамы удалились.
Вечером задул свежий ветер. Я напрасно хотел писать: ни чернильница, ни свеча не стояли
на столе, бумага вырывалась из-под рук. Успеешь написать несколько слов и сейчас протягиваешь руку назад — упереться в стену, чтоб не опрокинуться. Я бросил все и пошел ходить по шканцам; но и то не совсем удачно, хотя я уже и приобрел морские
ноги.
Я пошел проведать Фаддеева. Что за картина! в нижней палубе сидело, в самом деле, человек сорок: иные покрыты были простыней с головы до
ног, а другие и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил мое сострадание. Он морщился и сидел голый, опершись руками и головой
на бочонок, служивший ему
столом.
«Да неужели есть берег? — думаешь тут, — ужели я был когда-нибудь
на земле, ходил твердой
ногой, спал в постели, мылся пресной водой, ел четыре-пять блюд, и все в разных тарелках, читал, писал
на столе, который не пляшет?
— Хорошо, заканчивайте, — сказал решительно и строго генерал и направился своими большими шагами невывернутых
ног решительной, мерной походкой в кабинет. — Приятно видеть, — сказал генерал Нехлюдову грубым голосом ласковые слова, указывая ему
на кресло у письменного
стола. — Давно приехали в Петербург?
Стол был накрыт суровой скатертью, вышитое полотенце было вместо салфетки, и
на столе в vieux-saxe, [старинный саксонский фарфор,] с отбитой ручкой суповой чашке был картофельный суп с тем самым петухом, который выставлял то одну, то другую черную
ногу и теперь был разрезан, даже разрублен
на куски, во многих местах покрытые волосами.
Половодов скрепя сердце тоже присел к
столу и далеко вытянул свои поджарые
ноги; он смотрел
на Ляховского и Привалова таким взглядом, как будто хотел сказать: «Ну, друзья, что-то вы теперь будете делать… Посмотрим!» Ляховский в это время успел вытащить целую кипу бумаг и бухгалтерских книг, сдвинул свои очки совсем
на лоб и проговорил деловым тоном...
— Подождите-с, — проговорил он наконец слабым голосом и вдруг, вытащив из-под
стола свою левую
ногу, начал завертывать
на ней наверх панталоны.
Нога оказалась в длинном белом чулке и обута в туфлю. Не торопясь, Смердяков снял подвязку и запустил в чулок глубоко свои пальцы. Иван Федорович глядел
на него и вдруг затрясся в конвульсивном испуге.
Утром 4 августа мы стали собираться в путь. Китайцы не отпустили нас до тех пор, пока не накормили как следует. Мало того, они щедро снабдили нас
на дорогу продовольствием. Я хотел было рассчитаться с ними, но они наотрез отказались от денег. Тогда я положил им деньги
на стол. Они тихонько передали их стрелкам. Я тоже тихонько положил деньги под посуду. Китайцы заметили это и, когда мы выходили из фанзы, побросали их под
ноги мулам. Пришлось уступить и взять деньги обратно.